Цитаты из романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери» + иллюстрации

Счастливый паромщик — ты не грезишь о славе, и ты не пишешь эпиталам! Что тебе до королей, вступающих в брак, и до герцогинь бургундских! Тебе неведомы иные маргаритки, кроме тех, что щиплют твои коровы на зеленых апрельских лужайках! … Спасибо тебе, паромщик, мой взор отдыхает, покоясь на твоей хижине! Она заставляет меня забыть о Париже!

О, с каким удовольствием я утопился бы, не будь вода такой холодной!

Утешительно думать, что смертная казнь, которая еще триста лет назад своими железными колесами, каменными виселицами, всевозможными орудиями пыток загромождала Гревскую площадь… что эта древняя владычица феодальных времен, утратив постепенно свои доспехи, свою пышность, замысловатые, фантастические карательные меры, свою пытку… ныне, гонимая с места на место, почти исчезла из наших законов и городов и владеет … лишь одной жалкой гильотиной, прячущейся, беспокойной, стыдящейся, которая, нанеся свой удар, так быстро исчезает, словно боится, что ее застигнут на месте преступления.

Юпитер создал людей в припадке мизантропии.

Пташка упорхнула, нетопырь остался.

Что такое дружба? Это значит быть братом и сестрой; это две души, которые соприкасаются, не сливаясь; это два перста одной руки. А любовь? Любовь — это когда двое едины. Когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это — небо!

Время слепо, а человек невежествен.

Смерить один палец ноги гиганта — значит определить размеры всего его тела.

Каждая сторона, каждый камень почтенного памятника — это не только страница истории Франции, но и истории науки и искусства.

Крупнейшие памятники прошлого — это не столько творения отдельной личности, сколько целого общества; это скорее следствие творческих усилий народа, чем яркая вспышка гения, это осадочный пласт, оставляемый после себя нацией; наслоения, отложенные веками, гуща, оставшаяся в результате последовательного испарения человеческого общества; словом, это своего рода органическая формация.

Великие здания, как и высокие горы — творения веков.

Такой город, как Париж, растет непрерывно. Только такие города и превращаются в столицы. Это воронки, куда ведут все географические, политические, моральные и умственные стоки страны, куда направлены все естественные склонности целого народа; это, так сказать, кладези цивилизации и в то же время каналы, куда, капля за каплей, век за веком, без конца просачиваются и где скапливаются торговля, промышленность, образование, население, — все, что плодоносно, все, что живительно, все, что составляет душу нации.

Вся история второй половины средних веков запечатлена в геральдике, подобно тому, как история первой их половины выражена в символике романских церквей. Это иероглифы феодализма, заменившие иероглифы теократии.

Иногда и ухо обретает зрение.

Человек нуждается в привязанности, жизнь, лишенная нежности и любви, — не что иное, как неодушевленный дребезжащий, скрипучий механизм.

В увечном теле оскудевает и разум.

Мать часто всего сильнее любит именно то дитя, которое заставило ее больше страдать.

В каждом из нас существует гармония между нашим непрерывно развивающимся умом, склонностями и характером, и нарушается она лишь во время сильных душевных потрясений.

Древний символ змеи, жалящей собственный хвост, более всего применим к науке.

Увы! Увы! Малое берет верх над великим; один-единственный зуб осиливает целую толщу. Нильская крыса убивает крокодила, меч-рыба убивает кита, книга убьет здание!

В течение первых шести тысячелетий, начиная с самой древней пагоды Индостана и до Кельнского собора, зодчество было величайшей книгой рода человеческого.

Каждая цивилизация начинается с теократии и заканчивается демократией.

Искусство, под предлогом возведения божьих храмов, достигло великолепного развития.

В те времена каждый родившийся поэтом становился зодчим… их илиады отливались в форму соборов.

Вплоть до Гутенберга зодчество было преобладающей формой письменности, общей для всех народов.

Как ненадежно бессмертие, доверенное рукописи! А вот здание — это уже книга прочная, долговечная и выносливая! Для уничтожения слова, написанного на бумаге, достаточно факела или варвара. Для разрушения слова, высеченного из камня, необходим общественный переворот или возмущение стихий.

По предопределению ли свыше, или по воле рока, но Гуттенберг является предтечей Лютера.

Печать — это тоже сооружение, растущее и взбирающееся ввысь бесконечными спиралями; в ней такое же смешение языков, беспрерывная деятельность, неутомимый труд, яростное соревнование всего человечества; в ней — обетованное убежище для мысли на случай нового всемирного потопа, нового нашествия варваров. Это вторая Вавилонская башня рода человеческого.

Он оказался глухим и слепым одновременно. Вот условие, необходимое для того, чтобы быть образцовым судьей!

В те времена на все явления жизни смотрели так же, без метафизики, трезво, без увеличительного стекла, невооруженным глазом. Микроскоп в ту пору еще не был изобретен ни для явлений мира физического, ни для явлений мира духовного. Простонародье, особенно времен средневековья, является в обществе тем же, чем ребенок в семье. До тех пор, пока оно пребывает в состоянии первобытного неведения, морального и умственного несовершеннолетия, о нем, как о ребенке, можно сказать: В сем возрасте не знают состраданья.

Достаточно какой-нибудь одной несчастной мысли, чтобы сделать человека бессильным и безумным!

Не люблю я козлов за их бороду да за рога. Ни дать ни взять — мужчина.

О, сколь пустозвонна наука, когда ты, в отчаянии, преисполненный страстей, ищешь у нее прибежища!

Когда творишь зло, твори его до конца. Безумие останавливаться на полпути! В чрезмерности греха таится исступленное счастье.

Каждая дурная мысль настойчиво требует своего воплощения.

Для матери, потерявшей ребенка, день этот длится вечно. Такая скорбь не стареет. Пусть траурное одеяние ветшает и белеет, но сердце остается облаченным в траур.

Избыток страдания, как и избыток счастья, вызывает бурные, но скоротечные чувства. Человеческое сердце не в силах долго выдерживать их чрезмерную остроту. Когда губка насыщена, пусть море спокойно катит над ней свои волны — она не впитает больше ни капли.

Любовь подобна дереву: она растет сама собой, глубоко пуская в нас корни, и нередко продолжает зеленеть даже в опустошенном сердце.

Слепая страсть — самая упорная. Она особенно сильна, когда она безрассудна.

То, что устраивают люди, расстраивают обстоятельства.

Когда человеком владеет одна мысль, он находит ее во всем.

Я имею счастье проводить время с утра и до вечера в обществе гениального человека, то есть с самим собой, а это очень приятно.

Порой мы обязаны счастливым исходом великого предприятия удаче, порой — хитрости.

Увы! Ко всем человеческим поступкам можно относиться двояко: за что клеймят одного, за то другого венчают лаврами. Кто благоговеет перед Цезарем, тот порицает Катилину.

Страдание всегда сопутствует наслаждению, как спондей чередуется с дактилем.

Феб де Шатопер тоже кончил трагически. Он женился.

— Жеан! Ты катишься по наклонной плоскости. Знаешь ли ты, куда ты идешь?
— В кабак, — ответил Жеан.

Если я существую, существует ли все окружающее? Если существует все окружающее, существую ли я?

Сначала я любил женщин, потом животных. Теперь я люблю камни. Они столь же забавны, как женщины и животные, но менее вероломны.

Кривому хуже, чем слепому. Он знает, чего он лишен.

Здесь все пустое — и мысли, и бутылки.

Я всегда упускаю случай быть повешенным. Такова моя судьба.

Роду человеческому принадлежат две книги, две летописи, два завещания — зодчество и книгопечатание, библия каменная и библия бумажная.

Капли вина достаточно, чтобы окрасить целый стакан воды; чтобы испортить настроение целому собранию хорошеньких женщин, достаточно появления более красивой, в особенности, если в их обществе всего лишь один мужчина.

В жизни я не встречал такого великолепного уродства!

Инстинкт объединяет женщин гораздо быстрее, нежели разум — мужчин.

Да и что такое смерть в конце концов? Неприятное мгновение, дорожная пошлина, переход из ничтожества в небытие.

Чтобы заполнить жизнь, гулящим нужен или любовник, или ребенок.

Мы — народ просвещенный, мягкий, гуманный, если взять в скобки гильотину и каторгу.

За тщеславием всегда следуют по пятам разорение и позор.

Все горбатые ходят с высоко поднятой головой, все заики ораторствуют, все глухие говорят шепотом.

Нельзя просто существовать — нужно поддерживать своё существование.

Я не отрицаю ни аптеки, ни больного. Я отрицаю лекаря.

Память — это палач ревнивцев.

Лучший способ заставить публику терпеливо ожидать начала представления — это уверить ее, что спектакль начнется незамедлительно.

Вот она, жизнь! Зачастую именно лучшие друзья подставляют вам ножку.

Он хорошо делает, что валяется у его ног. Короли подобны Юпитеру Критскому — у них уши только в ногах.

Я предпочитаю быть головкой мухи, чем хвостом льва!

Виселица — коромысло весов, к одному концу которого подвешен человек, а к другому — вселенная.

О, сколь пленителен разврат с виду и сколь отвратительна и скучна его изнанка!

Не гляди на лицо, девушка,
А заглядывай в сердце
Сердце прекрасного юноши часто бывает уродливо
Нет сердца, где любовь не живет
Девушка! Сосна не красива,
Не так хороша, как тополь
Но сосна и зимой зеленеет
Увы! Зачем тебе петь про это?
То, что уродливо, пусть погибает;
Красота к красоте лишь влечется,
И апрель не глядит на январь.
Красота совершенна,
Красота всемогуща,
Полной жизнью живет одна красота.
Ворон только днем летает,
Летают ночью лишь совы,
Лебедь летает и днем и ночью

Так вот каким надо быть! Красивым снаружи!

Однажды утром, проснувшись, она нашла у себя на окне два сосуда, наполненные цветами. Один из них — красивая хрустальная ваза, но с трещиной. Налитая в вазу вода вытекла, и цветы увяли. Другой же — глиняный, грубый горшок, но полный воды, и цветы в нем были свежи и ярки. Не знаю, было ли то намеренно, но Эсмеральда взяла увядший букет и весь день носила его на груди.

Отчего ваш друг молчит? Потому что его родители были чудаки и оставили ему в наследство молчаливость.

Когда ты из народа, государь, у тебя всегда что-нибудь да лежит на сердце.